В ушедшем году произошло знаковое событие, определившее долгосрочную политику России в отношении климата: президент страны подписал Климатическую доктрину. Итак, климат на планете меняется, и с этим нельзя не считаться. Какие вызовы стоят перед миром и нашей страной? К чему и как готовиться? На вопросы "Российской газеты" отвечает министр природных ресурсов и экологии Юрий Трутнев.
- Юрий Петрович, ученые до сих пор спорят, есть глобальное потепление или нет его, а Россия уже приняла Климатическую доктрину. Не рано ли?
- Нет, не рано. Есть совершенно очевидные вещи. Данные климатических наблюдений показывают, что за последние 100 лет планета в целом потеплела на 0,75 градуса, Россия — почти на 1,3, а некоторые регионы еще больше. Например, Западная Сибирь потеплела на 1,5 градуса. В России этот процесс идет более динамично в силу ее континентального расположения.
Тренды по городам выглядят еще более убедительно: Санкт-Петербург, Казань — плюс 3 градуса, Якутск, Омск — плюс 4. Здесь нет никаких сомнений, нет разночтений в данных ученых, которые занимаются этой проблемой: глобальное потепление, несомненно, есть.
- Неизвестно только, в какой степени в этом виноват человек. А значит, титанические усилия по уменьшению выбросов могут оказаться бессмысленными.
- Абсолютно уверенно можно сказать только об одном, что существует и влияние на климат циклических колебаний температуры, и есть антропогенный фактор.
Сможем ли мы точно разделить эти два фактора и сказать: столько-то процентов приходится на один и столько — на другой? Очевидно, нет. Это и есть самая главная проблема, из-за которой споры в научном сообществе не утихают.
Из 4 миллиардов лет жизни планеты Земля человечество живет около 180 тысяч лет. При этом наукой человечество занимается еще меньше — дай бог, если несколько столетий. Это абсолютно ничтожный срок по сравнению с существованием планеты. Судить о том, насколько велико антропогенное воздействие, мы просто еще слишком молоды.
Но есть важный показатель: содержание углекислого газа в атмосфере. На графике, показывающем изменения за 600 тысяч лет, четко видно, что в последний период содержание углекислого газа резко пошло вверх, оно сегодня в два раза выше всех исторических пиков. Есть обычные природные колебания, это к вопросу о многочисленных спорах, а есть тренд сегодняшний.
- Это и есть антропогенное воздействие?
- Боюсь, чем-то другим это объяснить невозможно. Потому что других таких всплесков нет. Можно точно сказать: человечество на состояние атмосферы, на содержание в ней углекислого газа повлияло, и весьма существенно. Это первое. Второе — все фотографии тающих шапок на горах, уменьшающихся площадей ледников тоже никто не придумал, эти фотографии существуют. Поэтому наиболее правильное отношение к процессам изменения климата уже сформулировал Дмитрий Анатольевич Медведев, сказав о том, что мы не знаем, в какой мере наши усилия по противодействию климатическому изменению могут быть эффективны, но мы знаем, что те инструменты, которые мы в ходе этой работы применяем, в целом направлены на уменьшение вредного воздействия на природу. В любом случае это нужно, это сделает планету более здоровой, а значит, и жизнь следующих поколений более гармоничной и долгой.
- Понятно: какая бы ни была причина, а климат меняется. К чему готовиться? И как? Что говорит Климатическая доктрина?
- Начнем с того, что и когда может произойти. Один из самых существенных рисков, связанных с глобальным потеплением, — повышение уровня Мирового океана. Повышение может быть большим, до 50 см уже в 2100 году. А может быть меньше — около 20-25 мм. В худшем случае проблемы могут начать возникать уже в районе 2050 года. А это не за горами.
Последствия глобального потепления для нашей страны, как и для всего мира, неоднозначны. Есть недостатки, есть и преимущества. К числу преимуществ мы смело можем отнести облегчение режимов судоходства, улучшение ледовой обстановки в арктических морях — появляется возможность транспортировки грузов, сокращения расхода энергии в отопительный период, улучшаются условия для созревания растений на ряде территорий страны, повышается продуктивность лесов и эффективность животноводства. И так далее.
В то же самое время возникают такие риски, как деградация вечной мерзлоты с ущербом для инфраструктуры северных регионов (трубопроводов, транспорта). Возникает угроза увеличения количества пожаров, в первую очередь лесных. Важнейшим фактором риска является общий рост экстремальных природных явлений — таких, как засухи, наводнения, снегопады, ураганы, тайфуны. У нас есть расчеты, которые совершенно точно говорят о том, что идет рост повторяемости и интенсивности опасных погодных явлений.
Далее. Очень существенными являются риски, связанные с геополитической напряженностью, вызванные процессами климатической миграции. Я имею в виду, что в некоторых странах людям будет плохо или вообще негде жить.
Наконец, ученые считают вполне вероятным увеличение числа болезней и эпидемий, связанных с изменением климата.
- Что делать, скажем, с трубопроводами в вечной мерзлоте? Это задача далекого будущего или уже сегодня нужно что-то предпринимать, чтобы минимизировать риски?
- Уже есть локальные экосистемы, где из-за тех или иных ошибок произошло непоправимое. Например, началось заболачивание территорий, исчезают леса, появляются пустыни. Поэтому все негативные процессы лучше предупреждать. Бороться с ними после того, как они начались, значительно сложнее и дороже.
Климатическая доктрина является документом скорее констатирующим, описывающим риски, описывающим инструмент предупреждения и адаптации к климатическим изменениям. Это документ общего характера. В доктрине, в плане действий по ее реализации, даются поручения всем министерствам и ведомствам разработать в сфере их компетенции систему мер, предотвращающих ущерб от климатических изменений.
Например, министерство энергетики, получив соответствующие прогнозы, должно посчитать, что нам надо сделать для того, чтобы наши трубопроводы не посыпались в зоне вечной мерзлоты и не нанесли непоправимого ущерба окружающей среде. В общем, этим уже занимаются. Уже начали прокладывать трубопроводы таким образом, чтобы они могли выдерживать существенные деформации. На Аляске это проходили. Надо изучать мировой опыт, создавать собственные технологии и надо по всем направлениям разрабатывать систему мер по адаптации. Такое поручение министерствам и ведомствам в Климатической доктрине сформулировано.
- Довольно распространена в обществе точка зрения, что на самом деле доля человека в изменении климата — исчезающе малая величина. И что всю эту историю придумали и раздули определенные корпорации, которым необходимо впарить нам свои технологии, свои продукты. И заставить нас плясать под их дудку. Вы такую точку зрения не разделяете?
- Я слышал довольно много рассуждений на эту тему, в том числе, что это такая экономическая ловушка для России. Хочется только задать сторонникам такой точки зрения один вопрос: а как в эту ловушку нас собираются ловить? У нас сейчас по Киотскому протоколу практически контрольный пакет по планете Земля. Мы сократили выбросы почти на столько же, на сколько все остальные страны, вместе взятые. У нас 34 процента неиспользованных квот Киотского договора. При том, что, в общем, ни разу в обсуждении не стоял вопрос замедления экономического роста или нежелательной стерилизации тех или иных проектов по климатическим соображениям. Единственный вопрос, который ставится и должен ставиться, это вопрос повышения энергоэффективности. Совершенно очевидно, мы не должны развиваться только за счет безудержного использования природных ресурсов. Поэтому, на мой взгляд, те меры, которые сегодня вырабатываются человечеством по содержанию планеты Земля в хорошем состоянии, полностью соответствуют национальным задачам России и с точки зрения экологии, и с точки зрения экономики. Нам надо становиться более энергоэффективными, иначе мы окончательно перестанем быть конкурентными. Это совершенно точно.
- Вне зависимости от климата...
- Вне всякой зависимости от климата нам надо этим заниматься. И экономических рисков здесь нет никаких. У нас запас огромный. Мы — страна, которая может себе позволить достаточно уверенно заниматься и вопросами предотвращения климатических изменений, и модернизацией экономики в интересах развития страны.
- Ваша точка зрения по поводу альтернативной энергетики? Она у нас в каком-то видимом количестве присутствует или только под микроскопом? И какие у нее перспективы? Есть точка зрения, что она экономически не выгодна.
- Доля возобновляемых источников энергии сегодня весьма невысока. Стоит задача увеличения ее в пять раз к 2020 году. Что касается оценки перспективности, вопрос не ко мне. Вопрос скорее технологический. Пока это сложный процесс. Если взять ветровые генераторы, то, во-первых, это большие капитальные вложения, во-вторых, они не так уж экологически безвредны. Они, например, приводят к довольно существенным проблемам: вызывают изменения путей миграции и гнездовий птиц и вообще довольно серьезно влияют на окружающий мир, как это ни странно.
Что касается солнечных батарей, пока у нас они хрупки, громоздки, тоже достаточно дороги и могут применяться не во всех регионах. Если мы научимся получать с достаточно приличными экономическими показателями энергию из возобновляемых источников, то, наверное, мы победим. Пока, к сожалению, так не происходит. Пока получение энергии из газа и нефти намного эффективнее.
- Какие задачи стоят сегодня перед промышленностью с точки зрения экологизации производства? Уместно ли вообще говорить об экологии в условиях кризиса, когда все только и думают о том, как бы выжить?
- Прежде всего мы обязаны поменять все законодательство в области охраны окружающей среды, начав с изменения системы нормирования. Сейчас такие документы готовятся, и в апреле мы должны сдать их в правительство. Важно, что сегодня существующая система регулирования экологии в Российской Федерации неэффективна. Ее надо перестраивать.
Что касается своевременности такого реформирования, во-первых, я бы все-таки не драматизировал ситуацию. Я надеюсь, это уже проходящий экономический кризис, и хочу сказать, что с тем, как мы жили в 90-е годы, он вряд ли сопоставим. Тогда мы действительно говорили о выживании, а сейчас какое выживание?
Во-вторых, хочу сказать простую вещь: если мы хотим выходить из кризиса сильными, то нам надо модернизироваться. Модернизация без изменения отношений предприятий к экологии невозможна. Никто не занимается модернизацией ради экологии. Но если мы, например, делаем новые автомобили и двигатели, которые кушают меньше бензина и выбрасывают меньше газов в атмосферу, так для чего это делаем? Для экологии — да. Но прежде всего для экономики, потому что такой двигатель экономичнее. И такой двигатель будут лучше покупать. Это относится ко всему: к нашим самолетам, которые прожорливы до изумления, ко всей нашей экономике, которая расходует много нефти, много газа, много воды и много других природных ресурсов. Поэтому эти задачи абсолютно связаны.
- Вы представляли Россию на климатическом саммите в Копенгагене. "Зеленые" называет его совершенно провальным. А ваше мнение? Как выглядела там Россия? На ваш взгляд, как дальше должен развиваться переговорный процесс по климату?
- Я думаю, что Россия выглядела достаточно убедительно. Нам было что сказать и по поводу исполнения Киотского протокола, и по поводу возможных инициатив Российской Федерации на посткиотский период. Оценивая общие результаты копенгагенской конференции, вынужден присоединиться к довольно распространенному мнению, что ее результативность была достаточно невысокой. На мой взгляд, конференция была плохо подготовленной, плохо структурированной, и теми инструментами, которыми пытались достичь договоренностей, их достичь было нельзя.
К приезду глав государств позиции не были подготовлены никак. Попытка достичь консенсуса во всем этом мировом сообществе, на мой взгляд, была абсолютно бесперспективной. Понятно, что у развивающихся стран с минимальным количеством выбросов одни интересы. Они все говорили об одном: дайте нам денег на то или иное. Пытаться разработать соглашение, которое было бы обязательным для всех тех участников, которые съехались, на мой взгляд, абсолютно неразрешимая задача. Надо было создавать пул, о чем-то договариваться, а потом, как это было отработано на Киотском соглашении, просто просить остальных присоединиться к уже сформировавшейся конструкции. Когда собираются вместе страны с совершенно разными возможностями, совершенно разными взглядами, совершенно разными объемами выбросов, честно скажу, очень трудно было понять, о чем вообще мы все вместе говорим.
Надо менять алгоритм подготовки. Надо назначать переговорщиков и возлагать на них какую-то ответственность. Они должны иметь возможность координировать этот процесс, докладывать главе государства, потихоньку двигаться вперед к конструкции соглашений, которые потом руководители стран, президенты могут уже рассмотреть.
- А возможно, что после 2012 года Киотский протокол просто канет в Лету?
- Думаю, нет. На мой взгляд, копенгагенская встреча продемонстрировала, что мы в глобальной рамке еще ни о чем пока договариваться не умеем. Мы просто недоговоропригодны в такой большой рамке. Всему человечеству надо еще учиться друг друга слышать, понимать, думать не только о своих интересах. А думать и о том, что вместе хотим сделать, что после себя оставить. Я все-таки в целом оптимистично настроен, потому что, мне кажется, запас желания достичь договоренностей, во всяком случае у ведущих игроков, очень большой. И это хороший аргумент в пользу того, что когда-нибудь мы договоримся.